Биография

Евгений Валерьевич Гришковец родился в 1967 году в Кемерово. В девятом классе заболел театром, когда совершенно случайно в городе Томске сходил на спектакль театра пантомимы при местном Доме ученых. Начал заниматься в студии пантомимы и мечтать о собственных постановках. Окончив филологический факультет Кемеровского университет, в 1991 г. создал театр "Ложа", в котором за 7 лет было поставлено 10 спектаклей.

В 1999 году Евгений Гришковец был удостоен премии "Антибукер" за наброски к пьесам "Зима" и "Записки русского путешественника". Тогда же была поставлена пьеса "Как я съел собаку". В 2000 г. Евгений получил за эту постановку театральную премию "Золотая маска" в двух номинациях ("Новация" и "Приз критики").

Евгений Гришковец - участник международных театральных фестивалей. В декабре 2000 г. - лауреат Национальной премии "Триумф". Пьесы "Как я съел собаку" и "одноврЕмЕнно" Гришковец играет сам. Пьесы "Записки русского путешественника" и "Зима" с успехом идут в московских театрах. Новая пьеса - "Город" - уже поставлена в Риге, и в скором времени будет выпущена в Москве двумя театрами: "Школой Современной Пьесы" и "Табакеркой".

На фестивале радиоспектаклей в Вене германская постановка пьесы "Как я съел собаку" взяла три первых премии: лучшая пьеса, лучший исполнитель, лучший перевод. На немецкий пьесу перевел Штефан Шмидтке. В начале 2001 года выпущена книга "Город", в которую вошли пять написанных на тот момент пьес Евгения Гришковца. В ноябре, на фестивале NET состоялся премьерный показ спектакля "Дредноуты". В декабре вышел спектакль "Планета".

В апреле 2004 года прошла презентация первого его романа под названием "Рубашка", вскоре признанного дебютом года. Через год была выпущена повесть "Реки".

Интервью

РУБАШКА. СУПЕР. Евгений Гришковец («Рубашка») и Эрленд Лу («Наивно. Супер»). Как такое можно написать.

Мы разыскали двух писателей (хороших) и спросили: а как они вообще пишут?

Стать писателем легче (технически), чем стать, допустим, режиссером. Для этого нужно всего ничего. Компьютер (если вы, как Лу, работаете за компьютером) или ручка с бумагой (если пишете от руки, как Гришковец). И еще что-то нужно… Бывает, что нужна кошка. Кошка, которой не повезло (как и той собаке). Про кошку пишет наш корреспондент Павел Каныгин.

Гришковец: Вы даже не представляете, насколько мне было интересно ваше предложение на эту тему поговорить. Потому что я хочу сделать документальный фильм, который, я полагаю, может быть интересен, ну… если не широкому зрителю, то какому-то культурному зрителю, который так и назывался бы — «Текст». Я бы хотел себя предоставить в качестве человека, за которым можно наблюдать. Чтобы объяснить себе — нормальному человеку, который в целом нормальный, ест, пьет там, ходит в магазин, летает на самолете, воспитывает детей, — вот такому нормальному человеку, самому себе, объяснить, каким образом появляется текст...

Эрленд Лу: В студенческие годы я подрабатывал в психиатрической клинике. Это была абсолютно кошмарная работа. Невозможно целый день находиться среди людей, которые ни о чем другом, кроме самоубийства, не думают. Но все, что с человеком, с писателем когда-то происходило, оно где-то откладывается, и, возможно неосознанно, я этим пользуюсь...

Гришковец: Я живу и работаю в Калининграде. Квартира, в которой мы жили, когда я писал роман, была не очень большая. И я, значит, писал «Рубашку» на кухне, за обеденным столом, как всегда, сидя спиной к окну. Мне так очень нравится, хотя это неудобно, потому что тень падает на бумагу. Старался писать утром, и это создавало сложности для моей семьи, потому что… ну все же живые. И еще очень смешно. У меня там стояла клетка. На кухне рядом со столом стояла клетка с морской свинкой. Которая мне казалась и кажется до сих пор, то есть какая-то мышь и мышь, бессмысленное существо с круглыми глазами, которое всего боится. Как только я начинал писать, она начинала зубами грызть носик поилки своей с водой. Я перестаю — там, видимо, какой-то звук она слышит, — она переставала грызть. Это меня дико раздражало. Но при этом это была четкая зависимость… Так вот… ночь, я пишу, она стучит зубами. Она могла часами это делать.

Сейчас у нас другая квартира, она большая, и в ней есть кабинет. Стол тоже стоит «спиной к окну», тоже круглый. На столе очень немного всего. Есть несколько красивых предметов. Есть «хьюмидор» с сигарами, он просто сам по себе ящик красивый. И есть чернильница старая. И подставка для пера тоже старая. И все. И рукописи лежат. Еще в кабинете есть печка. Печь нужна в каждом кабинете писателя, обязательно.

— Вам важно, какие чернила в ручке — черные или синие?

— Мне нравится синими писать. У меня две ручки. Начинаю я всегда писать той, которой люблю писать, — старый «Паркер», шариковый, он такой тяжелый… Но им устаю, пишу гелевой ручкой, потом опять беру «Паркер». То, что пишется «Паркером», получается лучше, хотя медленнее писать, рука устает...

— Идеальные условия — это не есть хорошо, наверное… Должна быть какая-то мышь, которая мешает?

— Не, не, не. Идеальные условия — это есть хорошо. Я сейчас расскажу. У меня был жесткий график по спектаклям, мне удалось взять отпуск на написание романа — три месяца. И я чувствовал, что все — я не укладываюсь, не успеваю в домашних условиях написать. Я приехал в Москву и последние десять дней работал в гостинице «Балчуг», номер мне предоставили знакомые. Никто не знал, где я нахожусь. Мне не нужно было готовить, можно было просто спуститься и поесть. Кофе можно было пить, хотя я не любитель кофе. Даже кровать за тобой в этой гостинице заправляют. За десять дней я написал больше трети романа. И там получились самые острые моменты. И совершенно непланируемая история с аварией, и встреча человека из «Мерседеса» с героем, вообще весь финал. Прям вот… Я понимаю Набокова, почему он жил и работал только в гостинице. В этот момент, правда, я ощущал — очень забавно — ощущал, что мне нужно высыпаться, есть и пить для того, чтобы обеспечивать жизнедеятельность организма. Потому что весь организм выполнял функцию написания этого романа.

Эрленд Лу: Я не пью ни кофе, ни чая. Курю только в поездках — в России и еще в некоторых других странах, но никогда дома, потому что дома дети, и вообще я не вижу смысла в том, чтобы курить постоянно.

Из стимуляторов я жую табак. Ничего такого стимулирующего мне не требуется. Только требуется время, чтобы писать.

Гришковец: Сигареты я не курю. Сигары — да, это совсем другое дело… Но ничего же не хочется. Есть не хочется, спать, когда работаешь, не хочется. То есть там и стимулировать нечего. Пальцы болят ну… от ручки. Но это такая концентрация, такое счастье. Просто ничего не надо. Вот это очень здорово, это когда вот… ничего не надо. На самом деле самое сложное… по окончании, когда поставлена точка. Становится совсем грустно, печально. И тут самое главное не начать чего-то еще писать, потому что это будет необязательно, будет проходное, неудачное.

Эрленд Лу: Я обычно трачу очень много времени на подготовку, пока я ищу тон, ищу интонацию, делаю какие-то записи подготовительные. На это обычно уходит порядка двух лет, но когда я дохожу до того момента, когда я могу начать писать, я сажусь за компьютер — всегда работаю за компьютером — и пишу очень быстро.

Гришковец: «Рубашку» я писал очень быстро, при этом довольно долго думал, но не делал никаких заметок. Весь текст романа существовал в виде какого-то огромного непроговоренного объема.

Нет, на компьютере не умею печатать. Пытался диктовать, но диктовать можно только какие-то статьи или ответы письменные. Потому что если я диктую что-то литературное, я не ощущаю сопротивления материала, как при написании ручкой. Текст становится размазанный, неточный.

Эрленд Лу: Я читаю книги и журналы, которые связаны с тем, что хочу описать. Своего рода интуитивное расследование. Читаю газеты каждый день. Это часть писательской работы.

Гришковец: Только когда в самолет сажусь и дают газеты, то я просматриваю. Телевизор смотрю, новости, когда у меня есть свободное время, лежу на диване и могу смотреть каждый выпуск новостей. А газеты совсем не могу читать. Мне худо, я читаю их как текст. А они, как правило, так плохо написаны. А я читаю медленно, как литературу. Я не научился читать газетный текст.

Эрленд Лу: Вообще-то я был хорошим учеником, даже удивительно примерным, и всегда делал все уроки и получал приличные отметки. Но мне всегда там было очень скучно, я никогда не делал строчки сверх того, что мне задавали. Но у меня с самых младших классов и до старших был чудесный учитель норвежского языка. Он очень рано обратил мое внимание на то, что я должен писать, и проявлял терпение и читал все, что я пишу. Таким образом, я удивительно рано уверился в своей способности что-то писать.

Гришковец: Ну у них в Норвегии все по-другому. Разумеется, у меня был учитель. Но не в школе. Мама преподавала в институте в Кемерове. У нас дома был такой кружок молодых довольно людей, аспирантов, в основном из Питера. И когда родители уехали на довольно долгий срок, меня оставили с одним из этих аспирантов. Мне было четырнадцать лет, я читал фантастику. А он читал Достоевского, сильно. И он мне предложил тогда прочесть «Неточку Незванову». Я никак не ожидал получить такой укол от чужого, взрослого и страшного автора, как Достоевский. А я тогда чего-то сочинял, какой-то фантастический рассказ — дал ему прочесть и увидел у него интерес неподдельный. Я думаю, что норвежская школа другая — не лучше, но там по-другому. Не могу представить себе, что в той школе, в какой я учился, я бы показал свой рассказ учителю.

Эрленд Лу: Самое трудное — это начать. Поэтому я не пишу, пока начало не сложилось в голове. И тогда я начинаю. А дальше уже легче.

Гришковец: Начать… Я не знаю. Это особенно, особенно. Я не могу сказать, что это трудно или страшно. У меня нет формулировки. У меня лежал все время на диване роман «Зависть» Юрия Олеши, я постоянно к нему обращался. Я написал первые две страницы и стал перечитывать, как там у Олеши начинается… «он пел в туалете…» ээ…«он поет по утрам в клозете», да. Потому что это самый великий из всех маленьких романов, я думаю, в мире. Плотность его текста невероятна.

— Общение… со случайными людьми — оно мешает или помогает?

— Когда идет работа, весь мир помогает. Весь мир подсказывает какие-то точные фразы, или происходят какие-то события, которые что-то подтверждают. Я прямо помню, как пришла идея романа. Это было под Новый год, два года назад. Я был в довольно плохом состоянии, был очень уставший, дома сидел за столом, все уже спали. Только что выключил телевизор, и понимаю, что спать совсем не хочу. И вдруг я увидел… Я вообще не мистический человек, вообще нормальный. Кто бы мне такое рассказал, был бы у меня брат-близнец и он мне это рассказывал, я сказал бы «врет!». Я видел книгу. Она была такого свекольного цвета, я ее видел в трехмерном пространстве, она вот так, по диагонали, поворачивалась, классического формата, обшита… переплет был тканевый, на нем, как на старых книгах, было золотыми буквами выбито «Евгений Гришковец. Роман. Рубашка». И была такая вот подчеркнута полоска, и точка стояла. Я понимал, что в ней где-то двести пятьдесят, двести сорок страниц. Я еще не знал, про что она. Композиция, выразительный ход нашлись буквально в течение недели. Но название я тогда прочел. Да, у меня были открыты глаза. Я не был пьян. Я не принимаю и никогда не пробовал наркотиков. Я перед этим не курил сигару. Я был выспавшийся в общем-то, не хотел спать. У меня было просто чертовски плохое настроение.

— Вот вы закончили писать роман и… что стали делать?

— Роман лежал рядом со мной — вот такая пачка бумаги, и он закончен. Это было в марте. В конце марта я закончил. Я смотрел на него, сидел и думал: вот месяца через два будет книга. А летом многие сотни людей, тысячи людей с этой книжкой — я не сомневался, что будут… большие тиражи — полетят с ней в отпуск, и как хотелось бы, чтобы эта книжка не испортила им отпуск. И еще было такое странное ощущение, что вот это лежит такая таблетка, знаете, вот эти таблетки, которые бросают в воду, они растворяются, шипят, что, как только она попадет в жизнь в виде книжки, она зашипит, и что-то вокруг нее, то есть немножко среда, начнет изменяться. Потом я очень крепко уснул, спал… больше суток спал, то есть просыпался, опять засыпал, а потом пришло вот то самое ощущение ужаса, потому что… а что? Вот все… вот весь замысел, который на данный момент является итогом жизни, вот он равен такому-то количеству знаков, букв, страниц, глав — все, все. Это даже страшней, чем вернуться со службы из армии.

— Что надо делать, чтобы «это» снова пришло?

— Неизвестно. Нужно быть… У меня есть определение мастерства. Наибольшие силы тратятся даже не на писание текста, а на то, чтобы быть на постоянном приеме. Все время нужно быть настроенным на прием. То есть нужно быть дисциплинированным, нужно быть стабильным, нужно быть здоровым, не погрязшим в каких-то постоянных там делах, находить какие-то зоны свободы.

— Какие табу есть?

— На самом деле нет табуированного чего-то. Потому что каждый раз нужно разбирать ситуацию индивидуально. Потому что можно сказать: я ни за что не снимаюсь в телесериале. А сейчас я вот снимаюсь в кино у Глеба Панфилова. Здесь нужно ощущать ту самую грань, за которой я чего-то не сделаю ни при каких обстоятельствах. Что там за этой гранью? В каждом конкретном случае… это что-то. Я ни за что, ни при каких обстоятельствах не сыграю в корпоративном спектакле, на даче. Поэтому я могу спокойно слушать те суммы, которые мне предлагают. Ну, наверное, я ни за что, ни при каких обстоятельствах не буду политиком. Вот. Потому что я человек нормальный. А человек-политик — он полагает, что он знает, как жить другим. А я-то, как нормальный человек, я не знаю, как жить мне.

Новая Газета, Игорь Маслов. 20 декабря 2004.

Публикации

Пьеса "Как я съел собаку" 1998

Цитата

Мы стояли, плотно прижавшись друг к другу. Головы покачивались, поезд быстро бежал по тоннелю. Я видел эти головы. Через окна в конце вагона был виден другой вагон. Там, казалось, люди качаются сильнее. А им, наверное, казалось наоборот. "Вот среди голов мотается моя голова, - подумал я. - А в этой голове творится такое! Если бы можно было улавливать приборами энергию каких-то переживаний, то мою голову можно было бы отследить из космоса. Её было бы видно даже сквозь землю, на такой глубине, где проложено метро. Мне, наверное, сейчас больнее всех. Не может быть много таких больных голов одновременно в одном месте. Не должно быть! Иначе провода погорят. Господи! Если бы мне удалось Её поцеловать, наверное, где-нибудь в Уругвае или Новой Зеландии взорвалась бы какая-нибудь электростанция. Мне нужно сесть. Немедленно сесть!" (фрагмент романа "Рубашка")

Downloads

Роман "Рубашка" (word-файл, заархивированный в формате zip)

Контакты

вэб-сайт фан-клуба: www.grishkovets.com